I действие. Сцена сватовства. 1960 год
© Мариинский театр/ Фото Ефраим Лесов
«Котко» нелегко дается режиссерам. С ним не совладали до конца и Георгий Товстоногов с Алексеем Киреевым в Кировском театре в 1960 году (да и Борис Покровский в Большом в 1970-м). Для Товстоногова, признанного мастера, возглавившего в 1956 году Большой драматический театр, ныне носящий его имя, это был режиссерский дебют в опере (если не считать постановку «Русалки» Даргомыжского в самодеятельном Народном театре оперы во Дворце культуры им. С. М. Кирова в 1951 году). У Алексея Киреева, напротив, был большой опыт, он вел оперный класс в Ленинградской консерватории, в Оперной студии воспитал таких выдающихся певцов, как Елена Образцова, Владимир Атлантов, Сергей Лейферкус, Эдуард Хиль и др.

Сцена из III действия
© Мариинский театр/ Фото Ефраим Лесов
Казалось бы, все, что известно о стремлении Прокофьева к динамике сценического действия, уже заложено в партитуре и требует лишь внимательного прочтения и следования авторским указаниям. Но в то же время это сковывало самостоятельную режиссерскую мысль. Товстоногов, блестящий драматический режиссер, ценивший музыкальное оформление своих спектаклей, оказался в непривычной для него власти музыкальной драматургии. Как иначе объяснить странную для режиссера такого ранга робость в мизансценах, когда певцы в дуэтах и ансамблях, как правило, смотрели в зал? В поисках правды вокалисты уподоблялись актерам драматического театра, привнося в роли, скорее, бытовую разговорную артикуляцию.

Семен Котко – Матвей Гаврилкин
Софья – Матрена Малий, Хивря – Римма Баринова
Ткаченко – Николай Кривуля
© Мариинский театр/ Фото Ефраим Лесов
Вот Николай Кривуля добавляет свою лепту в образ Ткаченко, «обогащая» его интонациями, отсутствующими у Прокофьева. Актерский пережим подчас противоречит музыкальному образу: и молодая Матрена Малий, и опытная Валентина Максимова в роли Софьи явно переигрывают, кокетничают, «суетятся лицом». А между тем в музыке-то их героиня совершенно иная.

Фон Вирхов – Иван Алексеев, Любка – Екатерина Фёдорова
Микола – Савелий Стрежнев, Фрося – Евгения Перласова
© Мариинский театр/ Фото Ефраим Лесов
Удивила Любка в кульминационной сцене безумия, почему-то именно у неподвижно стоящих немецких солдат вопрошавшая: «Нет, то не Василек…», в то время как толпа односельчан, словно единый человеческий организм, громко дышала, вздымая отчаяние от охватившего ее ужаса. И хотя отдельные мизансцены впечатляли и исполнение иных ролей, прежде всего Семена – Матвей Гаврилкин и Владимир Пучков, а также Фроси – Евгения Перласова, Хиври – Римма Баринова, было на высоте, в целом спектакль кировцев разочаровал.
Ответственность за неоправданные купюры, даже если они были продиктованы режиссерами (Товстоногов в итоге снял свое имя), лежала, вероятно, на дирижере Сергее Ельцине. Это и выброшенные беседа Семена со сверстниками во второй картине, и урок артиллерии в шестой, и сокращенный трагический рассказ Фроси о зверствах оккупантов, и целые куски в двух последних картинах. Музыка порой казалась неузнаваемой из-за неверных темпов: так, трагический хоровой «Заповiт» на слова Шевченко произносился едва ли не скороговоркой. Поблекли и искрометные диалоги, и лирические дуэты в картине летней ночи.

Гайдамаки. Клембовский, Семен Котко, Ткаченко. Эскизы Семена Манделя
© Мариинский театр
Если что и предвещало успех «Семена Котко» спустя сорок лет уже в Мариинском, так это сценография Семена Манделя: неровная сцена, наклонные тропы, опутанные колючей проволокой, – зримая метафора пути, пройденного главным героем оперы; сочные картины сельского быта, яркие костюмы. Но спектакль не пользовался успехом у публики. Зал услышал бы музыку Прокофьева, если бы ее услышали постановщики спектакля. Этого, увы, не случилось.
Иосиф Райскин