Малер

ИСПОЛНИТЕЛИ:
Симфонический оркестр Мариинского театра
Дирижер – Кристоф Эшенбах

В ПРОГРАММЕ:
Густав Малер
Симфония № 9 ре мажор

Полувековая карьера Кристофа Эшенбаха, пианиста и дирижера, развивалась по общепринятому сценарию, если только можно считать общепринятым освоение сразу двух музыкантских профессий. Лауреат фортепианных конкурсов постепенно завоевал право играть на лучших сценах с лучшими оркестрами и дирижерами, а затем научился играть классицистские концерты и дирижировать одновременно. Ученик Джорджа Селла проделал путь от разовых выступлений с провинциальными оркестрами и оперными театрами до руководства Тонхалле (Швейцария), Оркестром де Пари, Хьюстонским и Филадельфийским симфоническими и, в настоящее время, Национальным симфоническим оркестром в Вашингтоне. Сегодняшний Эшенбах аккомпанирует Рене Флеминг и Маттиасу Герне, когда они поют Шуберта, играет концерты Моцарта и дирижирует: стержень его репертуара – австро-немецкая классика, и особенно часто он играет Малера.
Именно ради возрождения классического симфонического репертуара Эшенбах был приглашен в Вашингтон. Как и в Париже, как и в Филадельфии, его концерты последних лет вызывают бурные дискуссии, разводят по разные стороны коллег-музыкантов. Какие-то многолетние держатели абонементов в раздражении отказываются от своих насиженных мест, зато другие становятся фанатами и путешествуют за маэстро из города в город. Несколько лет назад выступления Эшенбаха вызвали к жизни забытый жанр – дуэль критиков, публиковавших на протяжении нескольких месяцев прямо противоположные отзывы на его концерты. Его ругают и хвалят примерно за одно и то же. За преувеличенные контрасты тихого и громкого, за слишком быстрые темпы и за слишком медленные, за взвинченность романтических интерпретаций и за холодную строгость классицистских, за ненормативность его дирижерского жеста. За то, как он разгоняет оркестр до предела и вдруг «жмет на тормоза, палит покрышки». За вычурность и нетрадиционность его трактовок – «извращенность», «оригинальность» или «прозрение» – выбрать по вкусу.
Его амбивалентное, всегда на грани эстетического добра и зла искусство имеет глубокое сродство с музыкой Малера, – которую ведь тоже когда-то поносили и возносили за одно и то же. За мегаломанский размах, вульгарность аффектов и контрастов, стилистику низких жанров, проникшую в симфонию, – за величие и грандиозность композиций, остроту драматургии и шквал эмоций, невероятное расширение стилистического словаря. Эшенбах говорит о Малере как о главном симфонисте двадцатого века. Для него композиции Малера – высшее выражение композиторского мастерства, точности письма и ясности композиции. Играя Малера, он словно исследует пределы возможностей оркестра и ощущений слушателя, но все его капризы и фокусы неизменно подчинены общему замыслу симфонии, и, взяв дыхание в первой части, слушатель может выдохнуть лишь в финале. Каковы главные опасности в интерпретациях Малера? «Опасно перейти за грань безвкусицы, – говорит Эшенбах. – Это происходит тогда, когда в “тривиальном” у Малера дирижер опускает кавычки».
Кира Немировская

Девятая – это, видимо, непереходимый рубеж. Кто хочет перешагнуть его, должен уйти… Создавшие Девятую подходят слишком близко к потустороннему. Быть может, загадки нашего мира были бы разгаданы, если бы один из тех, кому ведом ответ, написал бы Десятую. А этому, наверное, не бывать.
Арнольд Шенберг
Не написали Десятую ни Бетховен, ни Шуберт, ни Брукнер … Всевластная смерть их опередила! Не написал свою Десятую и Дворжак, хотя после американской премьеры Девятой симфонии «Из Нового Света» прожил еще десять лет. Шостакович своей парадоксальной Девятой «отшутился», отчасти из вполне понятного суеверия, но главным образом, не желая новой «Одой к Радости», которую от него ждали после войны, участвовать в прославлении тирана.
Малер попытался обмануть судьбу. Когда в январе 1907 года семейный врач обнаружил у него порок сердца и порекомендовал вести более размеренный образ жизни, избегать переутомлений, – это прозвучало как первый, еще не очень тревожный звонок.
В июне того же года композитора ждало жестокое потрясение: четырехлетняя дочь заболела дифтерией и мучительно сгорела на глазах родителей. Пережитое усугубило у Малера болезнь сердца, врачи не скрывали от него, что положение серьезно. Годом раньше, в летние месяцы 1906-го Малер всего за восемь недель – создал грандиозную Восьмую симфонию (правда, ждать ее премьеры в Мюнхене пришлось до 1910 года).
Итак, автор к тому времени написанных восьми симфоний оказался на пороге будущей Девятой в пору тяжелейших испытаний. Уединившись с семьей в курортном местечке в австрийском Тироле, композитор искал привычное утешение в прогулках, в чтении… Его внимание привлек недавно изданный сборник древней китайской поэзии в переводах Ганса Бетге. Так был дан толчок к сочинению новой симфонии, как сам Малер определил ее жанр – «симфонии в песнях». Дирижер Бруно Вальтер напишет позже о «Песне о земле»: «Она должна была стать его Девятой. Но потом он изменил намерение: вспомнив о Бетховене и Брукнере, для которых Девятая явилась пределом творчества и жизни, он не захотел искушать судьбу».
Последняя часть «Песни о земле» называлась «Прощание». «Если сперва болезнь омрачила его взгляд на жизнь, – вспоминал Бруно Вальтер,  – то теперь мир лежал перед ним в мягком свете прощания, – так в природе сумерки сменяются сиянием вечерней зари…». Девятую Малер написал за лето 1908 и 1909 года, обремененный дирижерскими обязанностями он мог сочинять лишь во время отпуска. Но ни Девуятую, ни «Песнь о земле» автору уже не суждено было услышать: они были исполнены уже после смерти композитора.
«…Как-то я вновь проиграл Девятую Малера: первая часть – лучшее, что написал Малер. Это – выражение неслыханной любви к этой земле, страстное желание в мире жить на ней, еще и еще раз до глубочайшей глубины насладиться ею, природой – пока не придет смерть. Ибо она неудержимо приближается». Трудно лучше в немногих словах передать содержание этой музыки. На этот раз чистой инструментальной музыки, продолжившей прощание композитора с миром. В мерных холодных ходах арфы, открывающих симфонию – медленно, едва бьющееся сердце, отмеряющее часы жизни. Прерывистый, изменчивый пульс, неровный темп музыки – отражение последних страстных желаний удержать рвущуюся нить жизни.
«Проникнутая огромным душевным волнением, музыка уже не говорит о могучем напряжении борьбы; волевые порывы, вспыхивая, бессильно сникают, экстатические взлеты сменяются бесконечной усталостью, граничащей с прострацией», пишет исследовательница симфоний Малера Инна Барсова.
В средних быстрых частях симфонии композитор уходит от владеющих им высоких и просветленных чувств, чтобы на миг окунуться в покидаемый им суетный мир. Любимый Малером грубовато-неуклюжий крестьянский лендлер вдруг оборачивается гротескным несколько пародийным вальсом. И совсем уж откровенно гротескными чертами отмечена Рондо-бурлеска, «в ее причудливых мелодических линиях, в изломанных взвинченных ритмах бьется лихорадочный пульс современного большого города… Это вихрем проносящееся, зловещее, враждебное perpetuum mobile» (И. Барсова).
Финальное Adagio окрашено в предзакатные тона, исполнено глубокого покоя и умиротворения. Это величественный гимн вечной жизни: душа человека гостит в небесной обители, сам же он покидает землю, но обретает бессмертие, растворившись в природе, став ее частью.
Иосиф Райскин