Ёлка

«Елка» впервые была поставлена в 1903 году в Москве. До Петербурга опера добиралась семь лет и за это время выдержала десяток постановок от Берлина до Перми – фантастический успех. Затем об опере, как и об авторе, забыли надолго: по крайней мере, в Стране Советов ангелам (и долгое время рождественским елкам) делать было нечего. Из всей оперы выжил только вальс, – для многих из нас это единственное знакомое сочинение Ребикова.
Действие «Елки» происходит... Пожалуй, через дорогу от вашего дома: по ремарке композитора, декорация улицы представляет тот город, где опера ставится. Автор желает максимального правдоподобия: «никакого пафоса, никаких эффектов». От героини требуется петь «как можно жизненней» – даже не петь, а произносить всю партию говорком. Ребиков опирался на опыт «Каменного гостя» Даргомыжского и «Женитьбы» Мусоргского, в некотором смысле он предвосхитил Sprechgesang Шёнберга и по жанру приблизился к шёнберговской монодраме. Сам композитор не называл «Елку» оперой – это «музыкально-психологическая драма».
В Мариинском театре «Елка» вошла в цикл маленьких опер для детей, но могла бы украсить и соседний абонемент, где собраны оперы для взрослых. Сказочный первоисточник и рождественская тематика не должны смущать – ведь и «Щелкунчик» трудно назвать детским балетом. Мало детского в том, что призрак матери является замерзающей девочке со словами «Я смерть!» – и музыка медленно улетает в открытый космос. Рифмованное либретто с его пафосом познания бытия напоминает еще одну недетскую сказку, «Иоланту», да и в нотном тексте явно влияние поздних опусов Чайковского – к слову, одного из немногих, кто поддержал молодого композитора Ребикова.

«Было время, когда признавалось только грандиозное, отметалось все маленькое, миниатюрное. Измельчал ли род людской, зрение ли улучшилось, но человечество взяло в руки микроскоп и нашло целый новый мир, не менее интересный, чем тот, который приходилось рассматривать в телескоп». Слова принадлежат композитору Владимиру Ребикову. Он и есть человек с микроскопом, автор «маленькой музыки». Основная часть его сочинений – миниатюры, фортепианные или вокальные. Последние Ребиков создавал в особом, им самим выдуманном жанре меломимики: не пантомима и не романс, не оперное пение и не бытовая речь – доверительный разговор, долгий взгляд глаза в глаза. Свой метод композитор называл музыкально-психографическим («музыка есть стенография чувств» – тезис Толстого, усвоенный им еще в юности). Цель – передать звуками настроение или чувство, заразить им слушателя, достигнуть эффекта гипноза.
Психографику и меломимику Ребикова одни считали смелым новаторством, другие – дурной литературщиной, и почти все – чудачеством. К этому нужно прибавить музыкальный язык Ребикова с его сползающими хроматизмами, целотонной гармонизацией и параллельными квинтами – язык, взявшийся в 1890-е годы непонятно откуда. (На приеме в Московскую консерваторию суровый Танеев объяснил стиль Ребикова отсутствием слуха – и провалил абитуриента). Ребиков, действительно, опередил время, по крайней мере на десятилетие. Рассказывают, что, играя свои сочинения в Париже, композитор услышал в публике: «Похоже на "Пеллеаса и Мелизанду"!» Покрасневший автор показал издания собственных пьес и принялся объяснять, что придумал все это раньше Дебюсси.
Потом композитор признавался, что не выдумывал диссонансы специально, а только искал внутренний дух музыки, который бессильны выразить «аккорды с разрешения начальства». И снова повторял как заклинание: аккорд красив, если передает настроение и чувство. Он так и остался заложником психографический концепции, и под конец жизни оказался всеми забыт. Легенда гласит, что его нашли замерзшим в своем доме в Ялте лютой зимой 1921 года – хотя известно, что Ребиков умер в августе. Фольклор отождествил автора с его героиней, девочкой из «Елки» – оперы, которая еще при жизни композитора считалась его главным сочинением. Богдан Королёк